Связка серых

[Syringa aka Day]

Этот текст был написан на БИ еще с полгода назад, но все руки не доходили выложить. Второй текст, написанный по "классическому" Холмсу, первый, писавшийся именно по Ричи. Меня несколько раз спрашивали, как вообще могла прийти в голову идея такого кроссовера (тоже спрашивали и про второй текст по Пункту назначения). Что ж, я просто взяла те книги и фильмы, которые по-моему мнению, стояли на другом полюсе от АКД и хорошенько перемешала.

Название: Связка серых
Автор: Syringa aka Day
Бета: КП
Баннер и коллаж: MadAlena Mor
Канон: Гай Ричи
Пейринг: Шерлок Холмс/Джон Уотсон
Рейтинг: G
Жанр: романс, херт/комфорт, флафф, фэнтези
Категория: слэш
Размер: 12 600 слов
Саммари: Когда Джон Уотсон стал оборотнем, он понимал, что его жизнь отныне будет сложна, но и представить не мог, насколько необычной она окажется.
Дисклеймер: Деньги — тлен! Слава — преходяща! Вечны лишь Британия и Королева.
Примечание: Фик основан на реалиях мира произведений Лорел Гамильтон из серии «Анита Блейк». Написано для «Большой Игры-3» на Slash World форуме.
Тема задания: «Связка». Викторианский Холмс, романс (херт/комфорт) или романс (юмор/флафф)

Пролог

Прибытие в Лондон ознаменовалось для меня абсолютным смятением души.

Я стоял на станции, глядя на жмущийся к моим ногам саквояж и вцепившись в ручку медицинского чемоданчика. Суета вокруг оглушала. Не меня, любившего огромный, шумный город, скучавшего по нему. Моего внутреннего зверя. Он был новичком, он чувствовал слабость и ломоту после приема лекарств, позволивших нам пережить полнолуние на борту, он впервые за долгое время ощутил под лапами твердую землю и хотел бы рвануть вперед, ощущая шкурой ласкающий ветер и ловя носом запах родной стаи... Но он был в чужом, незнакомом, страшном городе, и стая была далеко.

— Прости, приятель, но Лондон — мой дом.

Я несколько раз глубоко вздохнул — обычная практика для успокоения — но на этот раз не помогло. Ноздри забивались густым, вязким, отвратительным... нет, даже не запахом, а какой-то субстанцией, которой и названия-то подобрать было нельзя. Все вокруг казалось и чужим, и знакомым, и отвратительным, и желанным.

Меня разрывало.

Я стоял на вокзале, откуда несколько лет назад начал свой путь, приведший меня снова сюда же, и не мог ни о чем думать, не мог ни на что решиться.

Отсюда надо было уходить, но куда?

Зверь тоскливо ныл, мешая сосредоточиться.

Если нельзя бежать, хорошо бы забиться в нору и отсидеться там, привыкая, смиряясь с происходящим.

С этой мыслью я подхватил саквояж и отправился на поиски кэба.

Следующие несколько дней я провел в гостинице, практически не выходя из комнат. Будь я натурой деятельной, подобное заточение сказалось бы на мне весьма плачевно, но будучи от природы человеком ленивым, я наслаждался часами покоя и уединения — всем тем, чего мне так не хватало на службе. Это время дало возможность моему зверю немного успокоиться и если и не смириться с новыми обстоятельствами, то по крайней мере немного притерпеться к ним. А для меня оно стало периодом тяжелых раздумий.

Многим кампания в Афганистане принесла почести и повышения, мне же не досталось ничего кроме неудач и несчастий. В роковом сражении при Майванде пуля, угодившая мне в плечо, раздробила кость и задела подключичную артерию. Несколько недель спустя в главном госпитале в Пешаваре произошел случай, резко изменивший мою жизнь.

До всех нас доходили слухи, что по окрестностям бродит оборотень, собирает стаю. В основном его жертвами становились молодые мужчины из местного населения, некоторые даже шли на это добровольно, надеясь приобрести все те положительные черты, что отличают оборотня от человека — силу, выносливость, неуязвимость перед болезнями и оружием. Оборотень хотел, очевидно, во главе собственной стаи выступить против местного лидера и отвоевать себе хотя бы часть территории. Но не учел, что за новоявленными оборотнями требуется тщательный присмотр, особенно первые год-два, причем не только в полнолуния. Юноши и молодые мужчины, почувствовав себя свободными и всемогущими, порой просто теряли контроль над своим зверем.

Именно поэтому я однажды проснулся от дикой боли и понимания, что меня пытаются съесть.

Как оказалось, молодой парень поссорился со своей девушкой и, не сдержав эмоции, обернулся на двое суток раньше. Его зверь кинулся на девушку, а после — на всех, кто попадался на глаза. В основном ранения жертв были незначительными. Будь он, например, вервольфом — хватило бы и царапины для того, чтобы заразиться его не-человечностью, но от юного оборотня люди разбегались, прятались — и оставались людьми.

Мне повезло меньше.

Никто так и не узнал, почему он устремился в госпиталь, почему напал именно на меня. Да это и неважно.

Пока, поднятые шумом, прибежали санитары, пока поняли, в чем дело, пока принесли ружье и серебряные пули...

Когда раздался выстрел, а следом за ним второй, и огромная туша на мне наконец обмякла, я уже почти сошел с ума от ужаса и боли и только каким-то чудом оставался в сознании, не желая уходить за грань, хотя прекрасно понимал, что повреждения, нанесенные моему телу, необратимы. Вокруг меня мельтешили люди, но мне уже не было до них никакого дела.

Я был растерзан. Я умирал.

Я закрыл глаза и разрешил себе рухнуть в бездну.

Через несколько часов я очнулся совершенно здоровым.

Совершенно здоровым новообращенным вертигром.

Полученных мной повреждений оказалось достаточно для заражения. Впрочем, оно-то и спасло мою жизнь. Шрамы зажили, от них не осталось и следа, силы прибывали ко мне с каждым днем, но никогда я еще не чувствовал себя столь подавленно.

Полнолуние приближалось, и мне предстояло провести несколько ночей запертым в клетке в подвале госпиталя, когда на меня вышел лидер местного клана. Выразив соболезнования и поинтересовавшись моими дальнейшими планами, он предложил пожить некоторое время в их стае. По его словам, это должно было позволить мне быстрей научиться управляться со своим зверем и одновременно защитить других от того вреда, что могу по неосторожности и незнанию принести я. Таким образом, три своих первых полнолуния я встречал, потираясь боками с другими вертиграми, чувствуя себя почти дома, хотя большинство из своих новых товарищей видел впервые.

Среди них был лишь один европеец, и неудивительно, что именно с ним я завел более близкое знакомство. Благодаря его помощи за эти несколько месяцев я достиг главного — сумел договориться со своим внутренним зверем. Я не мешал ему иметь свои маленькие прихоти, вроде внезапной острой любви к мясу или желания вздремнуть после обеда. Иногда я даже выпускал его «погулять» и не в полнолуние, радуя душу хищника вольной охотой. Он, в свою очередь, позволил мне оставаться не только человеком, личностью, но и джентльменом. Позволил сохранить большинство привычек, хотя от курения и алкоголя пришлось отказаться.

Именно благодаря этой договоренности, весьма зыбкой, как я сам прекрасно понимал, я все же смог убедить коллег и начальство в своей неопасности для окружающих и пережить без эксцессов возвращение в Англию. К моему удивлению, оказалось, что о произошедшем со мной знают не так уж много людей. Мне не составило труда убедить их, что разглашение подобной информации повлечет за собой большие неприятности, причем не только для меня. Потому в больничной выписке было написано «брюшной тиф», и это оставляло за мной право при желании вернуться к медицинской практике.

И теперь передо мной стоял непростой выбор.

Большинство оборотней в стране были вервольфами — логично, учитывая, что заразиться можно от малейшей царапины. Они не только объединялись в стаи для совместной полнолунной охоты, но и создавали целые поселения.

Я был единственным вертигром в Лондоне, да и в Англии, пожалуй, тоже. Возможно, где-то и существовали люди, чья душа тоже была полосатой, но скрывались они не хуже меня.

Мне предстояло стать одиночкой, но при этом постараться продолжить нормальное существование, что на пенсию военного врача было не так просто сделать.

Наилучшим местом для моего зверя стала бы отдаленная деревня, место у самого края обширного леса, но, увы, в маленьких поселениях каждый человек как на ладони, не пройдет и полгода, и обо мне начнет судачить каждый, и придется снова переезжать и начинать все сначала. Единственным приемлемым вариантом оставался Лондон — в этой огромной мусорке мог затеряться кто угодно.

Однако на мои доходы съём квартиры я не потяну, не в одиночку, по крайней мере. Только как найти соседа? Скрыть от него свои «особенности» я не смогу, значит, нужен человек, который не только не проболтается, но и не перестанет относиться ко мне «по-человечески».

Вампирам в этом плане было проще — их считали пусть мертвыми, но все же джентльменами. А относиться «как к джентльмену» к тому, кто раз в месяц, а то и чаще обращается в животное, моим соотечественникам было нелегко.

Однако другого выхода для себя я просто не находил.

Сейчас, видя ситуацию почти безнадежной, я мог только горько улыбаться над превратностями судьбы: если раньше я жаждал всего нового, яркого и переменчивого, то теперь, после всех перенесенных мной испытаний, стремился стать самым обыкновенным добропорядочным подданным Ее Величества.

Мог ли я предположить, что меньше чем через сутки познакомлюсь с Шерлоком Холмсом?

@темы: Ричи, фанфикшен, БИ-3

Comments

[Syringa aka Day]

1.

— Я промолчал, когда нас разыскали в турецких банях... и был даже рад умению Лестрейда вытащить вас и из тюрьмы, и с боксерского ринга, и из опиумной курильни. Но снять нас с поезда? Это, право, слишком.

— Уотсон, хватит ворчать. Я понимаю, луна...

— Раз ночь будет занята, мне снова придется «обращаться» днем и отменять все завтрашние приемы.

— Ваш коллега на соседней улице этому только порадуется.

— А я опять остался без охоты.

— В прошлый раз, несмотря на это, вы принесли славную добычу.

— Вы издеваетесь, Холмс?

— Вовсе нет, полдюжины мышей пришлись весьма кстати. Но больше не оставляйте на диване, миссис Хадсон их чуть не выбросила. Страшная женщина... О, а вот и Лестрейд. Добрый вечер, инспектор. Чем обязаны удовольствием видеть вас?

— Нас, между прочим, сняли с поезда.

— И не обращайте внимания на ворчание Уотсона, он сегодня немного... диковат.

— Добрый вечер, мистер Холмс, доктор Уотсон. Простите, что так вышло, я и не знал, что вы собрались уезжать. Куда, если не секрет?

— На охоту.

— Охота? В это время года?

— Это традиция. Каждый месяц мы вместе уезжаем хотя бы на пару дней в одно глухое местечко.

— Но, видимо, не в этот раз. В прошлый, впрочем, тоже не получилось.

— Прошу извинить, что нарушил ваши планы, господа, но дело не терпит отлагательств.

— Значит, оборотень.

— Как вы узнали?

— Луна, инспектор. Светло почти как днем.

— Соседка жалуется, что каждое полнолуние из дома доносится вой и жалобные крики. На стук никто не открывает.

— Ну что ж, давайте взглянем.



2.

Молодой джентльмен, скрючившийся под окном, пошевелил плечами, разминая уставшую спину.

Время приближалось, и напряжение возрастало, хотя пока что все шло по плану. Конец июля, смог над городом немного развеялся, и многие решились открыть окна, в первую очередь кухонные. Под одним из таких окон он сейчас и сидел, ощущая запах жаркого. Служанка пошла в лавку, а значит, открывать приближающемуся почтальону будет сама хозяйка, и в кухне никого не останется. То самое условие, над которым он так долго раздумывал, которое было самым трудным моментом в его плане, вот-вот осуществится.

Звякнул колокольчик, извещая о приходе почтальона. Домовладелица, проворчав что-то, пошла открывать. Юноша распрямился и заглянул в окно. Кухня была пуста.

Вскочив на ящик, припасенный заранее, он перемахнул через подоконник и, быстро оглядевшись, метнулся к двери, ведущей в подвал. Дверь поддалась легко и так же легко закрылась за ним. Темнота обрушилась в мгновение. Ни лучика света. Но потеряться было сложно. Узкие каменные ступеньки сами бросались под ноги, ускоряя его бег. Еще одна дверь, и вот, успокоив немного бешено колотившееся сердце, он вошел в подвал, вытаскивая из-за пазухи свое оружие — короткий осиновый кол.

Здесь было не так темно: сквозь закрашенное краской маленькое окошко под потолком все же пробивался мутный свет почти зашедшего за горизонт солнца. У него оставалась лишь четверть часа, он специально выбрал время так, чтобы можно было остаться до полного заката и лично убедиться, что дело завершено.

К счастью, и этого света оказалось достаточно, чтобы сразу обнаружить цель — посреди подвала, прямо на полу, стоял гроб из темного дерева.

Во рту тут же пересохло, а ладонь, державшая кол, наоборот, вспотела. Юноша все же пересилил себя и, подойдя к гробу, откинул крышку.

Вампир «спал».

Наклонившись над телом, юноша вгляделся в незнакомца. Ничего примечательного. Гладко выбритое бледное лицо, смешной нос и подбородок, выдающий упрямство. Темные волосы аккуратно уложены — говорят, у вампиров нет с этим проблем, потому что, в отличие от живых, они не ворочаются, когда «спят». А еще говорят, что при виде нежити сердце должен охватывать либо восторг, либо ужас. Но юноша не чувствовал ни того, ни другого. Было немного страшно... ну, так... совсем чуть-чуть.

В конце концов, он делал это впервые.

Откашлявшись и перехватив кол двумя руками, юноша чуть склонился, примеряясь. Внезапно его ошеломила мысль: а хватит ли его усилий для того, чтобы пробить колом несколько слоев ткани и пронзить сразу сердце? Не стоит ли все же расстегнуть пиджак и жилет? Но от одной мысли о том, чтобы прикоснуться к телу или хотя бы к одежде, ему стало дурно. Нет, нет, остальные же как-то справляются! Ни в одной из книг про храбрых охотников на бесчестную нежить он не читал, чтобы вампира сначала раздевали. А уже потом... того... казнили.

Кстати, а куда именно втыкать кол?

Он растерянно смотрел на бархатный пиджак... дома, когда он только обдумывал свой план, это казалось самым простым... но грудная клетка достаточно большая, а кол такой маленький! Что, если он промахнется, и с последним лучом солнца из гроба восстанет рассерженный вампир с колом в груди?

Сердце должно быть слева... под каким же ребром? Да какая разница, если ребер все равно не видно! И надо поторапливаться, солнце вот-вот зайдет!

Еще раз глубоко вздохнув, юноша замахнулся, но конец кола зацепился за ручку гроба, и осина выскользнула у него из рук, упав рядом с недвижимым телом.

Чуть не заплакав от отчаяния, он снова схватил кол, стараясь не обращать внимания на то, как его пальцы едва не задели бледную мертвую кожу, зажмурился и, тихо вскрикнув, вонзил кол в тело...

Тот, в секунду пробив преграду из ткани, дальше вошел легко и даже, кажется, царапнул днище гроба.

Юноша открыл глаза.

Из груди вампира торчал лишь самый осиновый кончик. Вроде бы он все сделал правильно, оставалось только дождаться заката, всего несколько минут, убедиться, что он все сделал правильно и по возможности уйти также незаметно.

Отойдя от гроба на пару шагов, он опустился на холодный пол, ног под собой не чуя. Вдруг откуда-то сверху ему почудился тихий шорох. Мышь?

Подняв голову, он успел увидеть лишь оскаленную пасть на полосатой морде и сверкнувшие расплавленным золотом глаза.

3.

— Бросьте возиться с этим недотепой. Уверен, у него нет ничего серьезнее шишки на затылке.

Покосившись на друга, Уотсон перестал махать ваткой с нашатырем перед бледным лицом молодого джентльмена, уложенного на кушетку, и потянулся за водой.

— Кажется, он ужасно перепугался.

— На него тигр набросился! Разумеется, он испугался. Но в его возрасте от этого не умирают.

— Не «набросился»! Я просто упал! И еще не известно, кто из нас испугался больше.

— Уже неважно, кажется, он приходит в себя.

— Наконец-то!

— На вашем месте я все же оделся бы.

— Ох, проклятье!

Вскочив, Уотсон поспешил в соседнюю комнату, надеясь в гардеробе у соседа найти что-нибудь подходящее. Подниматься в свою комнату голышом не хотелось — и так четверть часа назад исключительно чудом не заполучил еще двух обморочных дам вдобавок к тому юноше, которого на руках нес из подвала в гостиную. Бенгальский тигр, крадущийся из кладовой с окороком в зубах, давно уже никого не удивлял, но голый мужчина — совсем другое дело. Сам он, в особенности сразу после обращения, часто чувствовал свою кожу как шкуру и, неосознанно считая, будто этого достаточно, воспринимал одежду как что-то лишнее и сковывающее и порой просто о ней забывал.

Друг проводил его тем самым задумчиво-заинтересованным взглядом, к которому Уотсон за последние месяцы почти привык. Сам он, пребывая в раздумьях, иногда смотрел так на портфель из телячьей кожи. Не с вожделением, боже упаси, однако тигриная сущность заставляла видеть утраченный потенциал вещи, которая несколько лет назад бегала по зеленой траве и сладко пахла мясом. Почему похожим взглядом смотрит на него Холмс — он даже задумываться не хотел.

Подыскать брюки и носки было несложно — у него с Холмсом почти один размер. А вот рубашки были узки и коротковаты. Набросив любимый шелковый халат друга, Уотсон поспешил вернуться в гостиную.

Юный джентльмен все так же недвижимо возлежал на кушетке.

— Он разве не пришел в себя?

— Пришел, — буркнул Холмс, сосредоточенно раскладывая на столе перед собой шприц, жгут и флаконы с мутной жидкостью. — Пришел, увидел меня и тут же ушел обратно.

[Syringa aka Day]

Как и всякий только что «проснувшийся» вампир, Холмс выглядел скорее мертвым, чем живым, разве что двигался. Но, право, не настолько был страшен, чтобы падать в обморок.

— Я же... — послышался слабый голос с кушетки. — Я же... вы же... тогда же...

— Что же вы же меня же тогда же? — передразнил, скривившись, Холмс. — Не хотелось бы вас оскорбить, но для начинающего журналиста вы слишком дурно обращаетесь с родным языком.

— Как вы узнали? — юноша все же сел, одной рукой держась за спинку, второй, очевидно, нащупывая шишку на затылке. — И... я же вас убил! И на меня тигр бросился!

— В тот год, когда меня убили, вы еще под стол пешком ходили, молодой человек, — встав из-за стола, Холмс скинул парадный смокинг («на случай, если меня все же убьют «во сне», Уотсон, я всегда ложусь «спать» в лучшем костюме»), бабочку и накрахмаленную рубашку. — Я считал, в Лондоне не осталось никого, кто бы не знал этой истории, а тем более при вашей профессии... — одним движением бросившись на пол, он закинул ноги на спинку стула и начал отжиматься от пола. Резко и так быстро, что мой взгляд еще успевал следить за ним и видеть, как вздымаются и опадают мышцы на его руках, но человеческий — вряд ли.

Сия процедура совершалась трижды в день. Холмсу было необходимо заставить кровь хотя бы немного двигаться, и этот способ оставался для него единственно возможным. Жидкость, слишком густая и медленная без кислорода и работы сердечной мышцы, подчинялась только силе притяжения и серьезным физическим нагрузкам.

— Что же касается тигра, — продолжал Холмс, мельтеша вверх-вниз, — то...

— То это вам привиделось, — продолжил за него Уотсон, подхватывая с кресла газету.

Холмс фыркнул, но промолчал.

— Мне не привиделось, — возмутился юноша. — Я видел!

— Может, вы и видели, а может быть, и нет, — равнодушно продолжил Уотсон, устраиваясь в кресле и открывая газету. — Но если вы будете настаивать на первом варианте, то вас обязательно спросят, где вы его видели. И вам придется объяснять, почему вы обманом проникли в чужой дом и совсем не по-джентльменски напали на беззащитного в тот момент верного поданного королевы.

— Но с ним ничего не случилось! Он... он ожил!

— Восковые статуи, одну из которых вы проткнули этим вечером, оживать не умеют. И даже если бы вместо нее действительно был вампир, то вы проткнули его колом так аккуратно и в таком месте, что не только сердце, но даже ни один важный орган задет не был бы. Так что ничто не помешало бы ему «проснуться». Право, не знаю, какой из вас журналист, однако для начинающего охотника за нежитью это провал.

И Уотсон с преувеличенным вниманием вновь зашуршал газетой, поглядывая поверх нее на растерянное лицо незваного гостя. Холмс, встав на ноги, потянулся и подсел к столу. Резиновый жгут обхватил его руку, шприц забрал в себя мутную жидкость из ближайшего флакона и устремился к едва видимой вене.

— Между тем, хотелось бы понять, что толкнуло вас на подобное преступление, — Холмс очень медленно нажимал на поршень, давая жидкости возможность смешаться с кровью. — Пусть закон, приравнивающий убийство вампира к убийству человека, был принят не так давно, однако вы не могли о нем не знать. Как и о наказании, полагающемся в нашей стране за убийство. А вы все же слишком молоды, чтобы умирать. Вот только не бледнейте снова. Полицию пока никто не вызывал, иначе бы вы уже услышали, как по лестнице грохочут их тяжелые сапоги.

Юноша вскочил, побледнел, снова сел...

Отложив газету, Уотсон потянулся за блокнотом: возможно, история будет интересной.

— Я... я не знаю, как вы догадались, но я действительно работаю в газете.

— Ваша манжета испачкана типографской краской.

— Три дня назад ко мне пришла девушка. Совсем юная, как мне показалось, хотя я не смог хорошо разглядеть ее, на ней было траурное платье, и вуаль закрывала лицо. Она сказала, что не хочет называть своего имени, так как даже у стен есть уши, но все же просит меня о помощи, потому что ей больше не к кому обратиться. Она сказала, что я сильно рискую, даже выслушивая ее, но я ответил, что это мой долг — знать правду и доносить ее другим людям...

— Меньше пафоса и ближе к сути, — перебил его Холмс, прикрывая глаза.

— Она сирота, воспитывалась у дяди. Он был Охотником, тогда, когда это еще было разрешено. Они часто переезжали, их преследовали разные твари... В тот же год, когда был принят закон, ее дядя умер и они с двоюродной сестрой остались одни. Все поначалу было хорошо, но однажды она заметила на шее сестры две точки. На следующее утро — еще две. Они догадались, что это такое, но не могли обратиться в полицию, ведь все знают, что Мастер города всем вампирам приказал не трогать людей без их четко выраженного желания. Решили бы, что девушка согласилась на это добровольно, и ее репутация была бы погублена. Через несколько дней она не спустилась к завтраку... ее нашли в постели — тело было полностью обескровлено... — юноша сделал драматическую паузу, но Уотсон лишь хмыкнул, откладывая блокнот.

— И я, конечно, единственный кандидат на роль кровожадного монстра, способного совершить нечто столь бесчеловечное.

— Вы единственный вампир в Лондоне, не имеющий Мастера!

— Я единственный вампир в Великобритании, Европе, а возможно, и мире, который не подчиняется Мастеру, по той простой причине, что сам же его и уничтожил. И, зная это, с вашей стороны было весьма неосмотрительно являться ко мне в «логово» одному, — последние слова Холмс почти прошипел в лицо перепуганному юноше, вжавшемуся в спинку кушетки. Окинув его внимательным взглядом, детектив весело хмыкнул и вернулся за стол.

— У меня только один вопрос: кто именно первым произнес мое имя — вы или девушка?

— Э-э-э...

— Ну же, вспоминайте!

— Кажется, она.

— Вот теперь все ясно, — скривился Холмс. — Итак, — обернулся он к Уотсону, закинув ногу на ногу, и тот, услышав новые интонации, снова свернул взятую было газету, — что мы имеем? А имеем мы молодого человека недалекого ума, деву в беде и злобное чудовище.

— Можно сказать, классика, Холмс.

— Господа, — вскочил с кушетки юноша. — Я попросил бы...

— А, вы еще здесь? Вам в ту дверь и вниз по лестнице. И прежде чем следующий раз пытаться заколоть вампира, потренируйтесь-ка сначала на трупах. Не обязательно на человеческих, свиные тоже подойдут! — прокричал он вслед юному джентльмену, сбежавшему, даже не откланявшись.

— Свиные не подойдут, — заметил Уотсон, в очередной раз раскрывая газету.

— Нет, но он хотя бы почувствует разницу между плотью и воском.

[Syringa aka Day]

Инъекция сыворотки, которую Холмс делал сам из крови, добытой в морге, начала действовать. Его лицу вернулся приятный оттенок, ушла мертвенная пепельность, глаза оживились, непослушные волосы заблестели и чуть завились. Никто, не знающий о его сущности, не принял бы его сейчас за нежить. Определить это можно было лишь прикоснувшись — его сердце не билось, пульса не было, температура кожи была ниже той, что свойственна живому человеку. Да и магии в нем хватало лишь на то, чтобы продолжало функционировать тело, «пробуждаясь» ежевечерне. На большее сыворотка на основе крови мертвых не способна.

Холмс и сам прекрасно сознавал, что она — лишь временная мера: его силы постепенно угасали, а разум, хоть и оставался по-прежнему острым, все больше поддавался влиянию второй сущности, требовавшей теплой живительной влаги. И нервы порой сдавали, делая его то невероятно пассивным и равнодушным, то чрезмерно деятельным и возбужденным.

Вот и сейчас он заметался по второму этажу дома на Бейкер-стрит: отнес дневной наряд в спальню, бросил на кровать, переобулся в домашние туфли, вновь вернулся в гостиную, набил трубку, но не успел чиркнуть спичкой, вспомнив о чем-то, принялся рыться под столом в завале книг, бумаг и какой-то мелочевки, сжимая зубами так и не зажженную трубку и не переставая говорить с соседом, время от времени подающим реплики из-за газеты.

— Вся эта история весьма занимательна, Уотсон! На меня давно уже не совершали покушения, я успел забыть, насколько это увлекательно. Прежде всего на себя обращает внимание личность незнакомки. Траур — прекрасный способ для женщины остаться неузнанной. Могу поспорить, в нашем случае он скрывал не только лицо, но и был хорошим поводом, чтобы прикрыть запястья и шею.

— Вы полагаете?..

— О, это бесспорно. История беззащитной сиротки не выдерживает никакой критики и годится лишь на то, чтобы дурить головы таким вот юным идиотам. Обескровлена полностью? Чушь, ни одно подобное дело за последние десять лет не прошло мимо меня.

— Считаете?..

— Бесспорно! Но не слишком удачно. Впрочем, полагаю, это лишь первая ласточка... Где же они?

— Что вы ищете?

— А, вот! — Холмс выпрямился, потрясая коробкой шахмат. — Где бы их поставить?

Уотсон, иронично приподняв бровь, оглядел царящий в комнате бедлам.

— Право, не знаю. Разве что к люстре подвесите.
Возмущенно фыркнув, Холмс еще раз осмотрелся вокруг и решительно метнулся к подоконнику. Направляемые его решительной рукой, в разные стороны полетели старые письма, газетные вырезки, зимние яблоки, скукожившиеся от старости, мешочки с образцами и другая мелочь, которой давно пора было занять свое место в мусорном ведре. Сидящий рядом с окном Уотсон прикрывался газетой как мог, но все же не спасся от разрушительной деятельности приятеля — ему на колени высыпались шахматы, а вместе с ними и хранящиеся в коробке гирьки для весов.

— Холмс!

— Смотрите, Уотсон, — отмахнулся от его возмущения тот, устанавливая доску на подоконник. — Великобритания в последние годы находится в состоянии неустойчивого равновесия. С одной стороны, наша вдовствующая правительница, — черный ферзь встал на свое законное место, — ее верноподданные, — следом встали пешки, — и те, кто помогает ей сохранить закон и порядок: полиция, армия, парламент. — Фигуры одна за другой занимали свои клетки, оставив лишь одну пустую.

— Кто же будет королем?

— О, король в нашем случае абстрактен. Мир и порядок. Очень скучно, но для страны необходимо. А теперь обратите внимание, Уотсон, на другую сторону доски.

Тот поспешил подать ему белого ферзя, не дожидаясь, пока друг снова начнет разыскивать нужную фигуру, шарясь у него в паху. Взяв ее двумя пальцами, Холмс залюбовался изящной резьбой и мягким цветом слоновой кости.

— Вечно юная, лет шестьсот как мертвая, королева-невеста.

— Мастер вампиров.

— Мастер города, что автоматически делает ее Мастером, которому должны подчиняться все вампиры Великобритании, поскольку большинство из них живут в Лондоне, и каждый из них порожден ею лично и входит в ее поцелуй.

— Говорят, она очень красива.

— Как и все вампиры ее линии, — пробормотал сыщик, устанавливая фигуру на доске. — У нее свое вампирское окружение — верная армия, богатые покровители, — кони, ладьи и офицеры перекочевали из ладони Уотсона на свои клетки, — и, конечно же люди, те, кто их кормит и полностью от них зависит, — сплошной линией на доску встали белые пешки.

— За что же она борется?

Покрутив в пальцах короля, Холмс поставил последнюю фигуру на место и сел в кресло напротив, нашаривая на подоконнике спички и отложенную было трубку.

— Чтобы объяснить это, Уотсон, нам потребуется краткий экскурс в историю. Как вы знаете, до восемнадцатого века живые и неживые существовали вполне мирно. Время от времени, конечно, случались истории с вампирами-неумехами, не сумевшими напиться и не убить, но были они не так уж часто, и в основном все происходило по взаимной договоренности. Однако потом церковь, боясь того влияния, которое начали приобретать поцелуи, начала нагнетать обстановку. Взрыв произошел 15 ноября 1775 года, когда якобы было обнаружено нападение вампиров на деревню под Эдинбургом...

— «Якобы»? Холмс, это исторический факт!

— Этот «исторический факт» основан на единственном свидетельстве священника, сумевшего уйти от стаи вампиров без единой царапины, а после дачи показаний куда-то исчезнувшего так, что больше его никто не видел. Деревня без единого трупа, брызги крови, но человеческая ли она — анализа, естественно, никто не проводил. Я был в этой деревне ребенком, Уотсон, мы проезжали мимо, и меня замучило любопытство. Все заросло травой, многие дома стояли полуразрушенными, да и после мародеров там мало что осталось, но ни на одной стене я не нашел следов пуль или острого оружия. Даже внутри церкви, а ведь именно она должна была стать последним оплотом защищавших свои жизни. Создается такое впечатление, словно жители деревни как раз и не защищались, а раз не было обороны, то было ли нападение? Но даже не это смущает меня в этой истории больше всего. А то, с какой оперативностью объединились церковь и светская власть, чтобы буквально сутки спустя устроить день инферно, после чего вампиров в Англии практически не осталось. Эта акция прокатилась по всей Европе, не тронув лишь Францию. Популяция вампиров должна была уменьшиться десятикратно... Но этого не произошло, ведь некоторые влиятельные Мастера в начале осени вспомнили о своей дальней французской «родне».

— Вы полагаете, их предупредили?

— Очевидно. Но вернемся в Англию...

— Церковь была наказана за свое самоуправство.

— Да, слишком многих невинных людей назвали «сочувствующими» и уничтожили. Но тем не менее, вампиров в Англии практически не осталось. В течение следующих лет ста постепенно их количество увеличивалось, но не возникло ни одного поцелуя, достаточно сильного, чтобы заявить о себе. В конце 1870 были найдены первые обескровленные тела, и Англия узнала о поцелуе Джозефа Блэка. То ли эти вампиры сумели как-то переждать и затаиться, то ли вернулись из Франции, узнать мне так и не удалось... — Холмс затянулся, прерываясь.

Давно отложивший газету, Уотсон наклонился вперед, стараясь поймать его взгляд, но мешал дым.

— Джозеф Блэк. Тот вампир, который терроризировал Лондон больше года и преступления которого вы расследовали.

— Именно.

— Он насильственно вас обратил, пытаясь остановить, — эту историю действительно знал каждый.

Холмс кивнул.

— А вы его уничтожили: его и весь его поцелуй, — тихо проговорил Уотсон.

— Да, забавная вышла история, я слышал, ее ставят в «Хеймаркет», — хмыкнул его сосед. — Или в «Друри-Лейн»?

— Не знаю, не смотрел! — раздраженно откинулся Уотсон, снова хватаясь за газету.

— Спустя два года с официальным визитом прибыл поцелуй Аннабель Морт, покинувший Англию перед днем Инферно. Он испросил разрешения остаться и продолжать существовать.

— Почему Парламент согласился?

— Потому что во всех странах есть поцелуи вампиров, принесших присягу и готовых защищать свою территорию от внешних врагов. Во Франции, что понятно, и в Германии их больше всего. Линия Аннабель Морт — это линия любовников, не воинов, однако лучше чем ничего. Так был создан закон Морт-Глэдстоун, — лежавший у камина бульдог лениво шевельнул хвостом, не открывая глаз, — целью которого стало защитить людей и нежить друг от друга.

— Но раз это была и ее инициатива тоже...

— Скорее инициатива Совета вампиров. Во Франции им быстро стало тесно. Теперь же, когда закон вот уже десять лет подтверждает свою состоятельность, они готовы расшириться, прислать сюда еще несколько поцелуев, благо в Англии достаточно больших городов и недостатка в питании они испытывать не будут. И их примут. Вот только...

— ...Аннабель Морт больше не будет единственным Мастером в стране.

— И власть перейдет к более сильному. Скорее всего, ее даже из Лондона сместят куда-нибудь в Шотландию.

— Но при чем здесь вы?

— Я стою между мирами, Уотсон, — наклонившись, он взял одну из гирек, все еще лежащих на коленях своего визави, и поставил посередине доски. — Я перестал быть человеком, но и вампиром тоже не стал. Я расследую убийства людей вампирами и убийства вампиров — людьми. Что будет, если я стану невинной жертвой начинающего охотника за нечистью?

Уотсон на минуту задумался, вспоминая самый известный закон этого столетия.

— Официально вы принадлежите все же к вампирам, а значит, Морт сможет требовать не только казни убийцы, но и, учитывая, что убийство приобретет окраску политического — надавить на Парламент, выставляя условия новоприбывшим поцелуям.

— Именно. Сегодня она сделала первый ход, — потянувшись, Холмс «шагнул» белой пешкой по направлению к металлической гирьке. — Белые начинают.

[Syringa aka Day]

4.

С предутренней прогулки друзья вернулись в весьма возбужденном состоянии. Ничто так не поднимает настроение джентльменам, любящим приключения, как хорошая драка с парочкой громил. Холмс бросил пиджак на спинку стула, шляпу — на каминную полку, жилет — на диван, и, щелкнув подтяжками, самого себя — в кресло у холодного камина. Прикрыв за собой дверь, Уотсон прислонил трость к вешалке, повесил шляпу. Прислонившись к косяку, он тепло посмотрел на растрепанного и очень довольного приятеля:

— А вам еще не пора еще...

— ...в мой милый «гроб»? Полагаю, у меня еще есть с четверть часа. Как раз хватит, чтобы пригубить это прекрасное вино, — Холмс покрутил в руках подхваченную со стола бутылку и потянулся за штопором. — Присаживайтесь, Уотсон... И да, бокалы... вам воду, как обычно... — пробка чуть слышно хлопнула, вино заструилось в граненый хрусталь.

Затрепетав ноздрями, Уотсон глубоко вздохнул:

— Прекрасный аромат.

— Правда? И на вкус тоже отлично, — Холмс пил медленными длинными глотками, смакуя вкус.

Редкое наслаждение. Мертвый организм с большим трудом усваивал даже жидкость. Он уже не помнил вкуса любимых булочек или шоколада, но полбокала раз в десять дней все же мог себе позволить. Вино легко глоталось, мягко стекало по пищеводу и теплилось в желудке. «Марго» пятьдесят восьмого года... сезон кометы... Великолепный вкус, удивительно терпкий, яркий, насыщенный, животворящий... жиротво... житворо... что?..

Уотсон вскочил, увидев, как друг захрипел и начал заваливаться вперед.

Вскочил, подхватил, осторожно уложил на пол.

Что делать дальше, Уотсон не знал, многолетняя практика требовала от него срочно спасать пациента, но тот уже лет десять как не был живым. Что с ним могло случиться? Он просто сидел и пил вино... Вино?

Подняв выпавший из руки Холмса бокал, он принюхался, тряхнул головой, сдерживая желание чихнуть, налил немного из бутылки и попробовал самым кончиком языка. Фыркнул, закашлялся и попробовал еще раз. Человек бы ни за что не почувствовал, но зверь под неприятным, острокислым вкусом алкоголя уловил и другой — тягучий, манящий... вкус человеческой крови.

Проклятье!

Отставив бокал, Уотсон склонился над другом. Какая бы ни потребовалась ему помощь, оказать ее здесь, на небольшом пространстве между камином, креслом и журнальным столиком, было бы затруднительно. Требовалось перенести Холмса, лучше всего — в его спальню, куда через три слоя плотных занавесок не сможет пробиться ни единый лучик света, даже если сегодня настанет самый солнечный день в году. Скинув пиджак, левой рукой Уотсон приподнял друга за плечи, намереваясь правой подхватить под коленями, но, не закончив движения, прислушался. Странный звук, обеспокоивший сознание, медленно, но уверенно стучал в его ладонь.

Это билось сердце Холмса, молчавшее десять лет.

Вряд ли что-то могло напугать Уотсона больше.

Рывком подняв тело и крепко прижав его к себе, он поспешил выйти из гостиной, пинком распахнув перед собою дверь.



5.

Сердце билось как сумасшедшее, стуча о грудную клетку, будто пыталось вырваться и взлететь. Его непрерывный нервный стук был слышен во всем теле — в запекшихся губах, в кончиках пальцев на ногах, в ладони, которую кто-то держал, нащупывая на запястье пульс.

Он был в пустыне. Яркое солнце обжигало его своим холодом. Ледяная пустыня... нет, не ледяная — был бы хоть намек на какую-то влажность, на возможность перевернуться и вдохнуть глубоко колкие снежинки, почувствовать, как они тают на языке... насладиться... но нет...

А что если его похоронили? Распространенное наказание в среде вампиров: запереть в гробу и оставить мучиться от всепоглощающей жажды.

Горло сжалось судорогой, силясь сглотнуть, но в обезвоженном теле не осталось и капли жидкости, рот пересох, язык распух... Его поглощали пески, иссушая холодом, жаром, непереносимой жесткостью...

Прохладная ладонь легла на лоб, будто прикрывая от жестокого солнца, даря короткий миг наслаждения. Исчезла...

Неожиданное чувство парения. Он летит? Некоторые вампиры умеют летать, но ему никогда не хватало сил, что бы проверить... никогда не хватало той магии, которую можно получить только из теплой, живой крови...

Жажда усилилась, из жестокой превращаясь в невыносимую. Он больше не был способен думать о чем-то еще. Все его естество кричало лишь об одном, он готов был отдать что угодно ради единственной капли...

— Пить... — закричал он, но из опухшего горла вырвался лишь тихий хрип.

Что-то вопило и рвалось внутри него и хотело лишь одного...

— Что, Холмс? Что?

— Пить! — выдохнул он из последних сил, чувствуя, как вопль внутри него превращается в визг на непереносимо высокой ноте, раздирая...

...и захлебывается.

Что-то изменилось.

Постепенно его жажда начала угасать.

Не сразу. Трудно было воспринимать время.

Но жестокое солнце спряталось за тучами. Иссушающий ветер стих. И полился благостный дождь. Капли падали ему на губы, скользили в рот, омывали измученное тело.

Жажда еще не успела до конца угаснуть... а возможно, это была уже и не жажда, а лишь воспоминание о ней... когда он почувствовал то онемение, которое предшествует дневному стазису. Он успел лишь слизнуть последнюю каплю с губы, как что-то лопнуло, разрывая связь разума и тела, и он «уснул».

[Syringa aka Day]

6.

Вампиры просыпаются мгновенно. Вот он фактически труп, а в следующую секунду... тоже труп, но ходит, думает, чувствует. Существует.

Холмс открыл глаза.

Он полулежал в наполненной до краев ванне. Вода, касавшаяся подбородка, намочила концы волос. Холмс глубоко вдохнул, проверяя, не попала ли она и в легкие, и закашлялся — в горле будто кошки совокуплялись.

Над краем ванны показалась тигриная морда: Уотсон зевнул, принюхался и лизнул его в лоб.

— Фу, — возмутился Холмс: язык был похож на терку. — Нет у меня жара. У вампиров его не бывает.

С тихим хлюпом его друг «обернулся» и вышел из ванной человеком, только для того, что бы вернуться пару секунд спустя уже в любимом халате Холмса.

— У вас был жар. И настолько сильный, что не будь вы уже мертвы, то точно бы скончались.

— Вы смеетесь надо мной, не так ли?

— О да, и в холодную воду вас засунул исключительно смеха ради, — проворчал Уотсон, пытаясь нащупать пульс сначала на запястье, а потом и на шее. — Как вы себя чувствуете?

— Как вампир, очнувшийся в ванне. Непривычная среда, но весьма благотворная, как мне кажется.

— То есть, чувствуете вы себя хорошо?

— Просто замечательно, однако совершенно не помню, как я здесь оказался.

— А как вино пили — помните?

— О, черт!

— Именно. Почти сразу, когда вы потеряли сознание, у вас и температура поднялась. И сердце стучало по ребрам так, будто пыталось их проломить. Я поначалу думал, что с первым лучом вы «уснете» и все успокоится, но стало только хуже. Вы метались и пылали; полотенца, смоченные в холодной воде, не спасали, нагреваясь моментально. Единственное, что оставалось — ванна.

— Вы что, на руках меня несли?

— Нет, волоком тащил, собирая вашей головой приветы от всех встречных косяков.

Холмс шутки не поддержал. Прикрыв глаза, он сосредоточенно пытался вспомнить свои ощущения и хоть сколько-нибудь восстановить в памяти произошедшее.

— Вы погрузили меняв ванну. И я успокоился?

— Не сразу. Сначала ваше состояние ещё ухудшилось. Но я сделал все возможное. Оставалось только ждать. Около полуночи вы наконец «уснули».

Холмс резко сел в ванной, не замечая плеснувшейся за край воды, и вцепился в мокрые пряди волос на висках.

— Вино, вино было отравлено.

— Свежей кровью.

— Кровь не повлияла бы так. Для меня она не яд, лекарство.

Уотсон пожал плечами:

— Возможно, вы отказывались от нее слишком долго.

— Инъекции, пусть частично, но восполняли недостачу. Нет, здесь что-то другое... что-то более важное... — Холмс замолчал, слегка покачиваясь... и вдруг глаза его резко распахнулись. — Проклятье!

Взметнувшись одним движением, он выскочил из ванны и, шлепая босыми ногами, ринулся к зеркалу.

— Что вы поняли, Холмс? — не отставал от него сосед.

Но тот, не обращая внимания, продолжал рассматривать свое лицо, будто старался найти в нем какие-то изменения.

— Холмс?

— Я кажусь вам привлекательным, Уотсон?

— Что?

— Я красив?

— Вы на комплименты напрашиваетесь?

— Когда вы перестанете отвечать вопросом на вопрос? Я изменился?

— Возможно, для меня...

Холмс потер шею и вновь уставился на свое отражение.

— Бесспорно, я изменился... — прошептал он чуть слышно. — Это так подло, но почти гениально... А-а, черт, — неожиданно закричал он, сметая на пол кувшин и бритвенные принадлежности, ударяя кулаками в зеркало. — Черт, черт, черт!

-Холмс! Холмс, успокойтесь! — Уотсон подскочил, обхватил руками, но не так-то просто удержать разъяренного вампира. Казалось, объятья друга только придали ему сил — зеркало полетело на пол, разбиваясь на сотни осколков. — Шерлок! Ради бога, перестаньте!

Внезапно тот обмяк, опустив плечи и откинув голову назад, так, что мокрые пряди защекотали шею Уотсона, а капли воды поползли под воротник халата.

— Вы правы, мой друг, это бесполезно, — едва слышно прошептал он. — Подождите меня в гостиной.

— Вы уверены?

— Да, все в порядке. Я скоро выйду. И будьте аккуратны, не наступите на осколки. Там, знаете ли, серебро.

Уотсон протянул полотенце и чуть замешкался, не решаясь выйти. Ночные события немало его напугали, еще больше — теперешняя вспышка неудержимой ярости, однако сейчас друг выглядел вполне способным позаботиться о себе самостоятельно. Отвернувшись, доктор вышел из ванной.

К тому времени, как детектив вошел в гостиную уже полностью приведенным в порядок, он уже справился со своей порцией завтрака и перешел к порции Холмса. Хозяйка хоть и знала о сущности детектива, все равно всегда накрывала на двоих. Не страдающий отсутствием аппетита Уотсон был ей за это неизменно благодарен.

Холмс подошел к столу, подхватив по пути вчерашнюю бутылку.

— Безусловно, вы не могли не почувствовать запах крови, примешанной к вину, дорогой друг.

— Боюсь, я заметил его слишком поздно.

— И причины этого вполне понятны: содержание крови чрезвычайно мало. Слишком мало, чтобы вы могли определить его за ярким запахом красного вина, но тем не менее, достаточно для того, что бы произвести рассчитанный эффект.

— О чем вы? Право, не предполагал, что кровь способна так воздействовать на вампира.

Холмс тихо хмыкнул:

— Смотря какая кровь, мой друг.

— Она была свежей!

— Она не была человеческой.

— Что?

— Это была кровь недавно пообедавшего вампира, и потому казалась такой свежей.

— Не понимаю. Но зачем?

Холмс сел за стол и переплел пальцы, установив на них подбородок. Его взгляд был и тревожным и грустным.

— Это первая часть церемонии, Уотсон, основная ее часть.

— Церемонии чего? — настойчиво переспросил тот, замалчивание друга нравилось ему все меньше. Он чувствовал, что тот расстроен, обеспокоен и подавлен, но никак не мог добраться до причины.

— Церемонии подчинения одного вампира другому. Обычно — Мастеру, а в нашем случае — Мастеру города.

— Аннабель Морт!

— Именно так, мой друг. Партия продолжается, и это ее следующий шаг.

Холмс поднялся и подошел к окну.

— Позавчера она подослала к нам мальчишку-любителя и не добилась успеха. Вчера я попросил Майкрофта узнать, не приглашал ли кто-нибудь вампиров-наемников на территорию Великобритании. — Черный конь, перескочив через заслон пешек, совершил два хода подряд. Еще один — и он сделает шах королю. — Но вино к тому времени уже было отравлено и стояло на нашем столе. — Белая пешка атаковала серую гирьку. — Откуда оно вообще взялось?

— Подарок пациента.

— Из давних?

— Нет... — Уотсон почесал бровь, вспоминая. — Кажется, он сказал, что ему меня рекомендовал кто-то из старых моих пациентов.

[Syringa aka Day]

— Но, разумеется, не сказал, кто именно. Какие-нибудь приметы?

— Пожилой мужчина, манеры хорошие, одет скромно, похоже, совсем недавно располнел.

— Или аристократ, желающий скрыть свое происхождение, а потому одолживший одежду у секретаря.

— Почему вы так думаете?

— Потому что далеко не каждому по карману бессмертие, которое предлагает Аннабель Морт. У нее ограниченное право обращать людей. Всего пятерых в год, Уотсон. Для такого города, как Лондон, этого очень мало. И уж тем более мало для Великобритании в целом. А желающих на удивление много. Большинство — женщины, боящиеся потерять свою красоту настолько, что готовы ради нее умереть. А также — богатые столпы общества, успевшие достаточно натворить в этой жизни для того, чтобы понимать: путь в рай им в любом случае не светит. И те, и другие привыкли получать желаемое. И чем больше конкуренция, тем на более безумные вещи они готовы пойти ради достижения цели. А потому мне вполне понятно их согласие помочь «прекрасной госпоже» в столь незначительном деле. Да они готовы потерять жизнь — разыграть писаку или вручить бутылку вина им и вовсе ничего не стоит.

Он замолчал, неотрывно глядя на доску, справляясь с желанием взять в руки фигурку белой королевы и отломать ей голову.

— Но что теперь будет, Холмс? — вскочил из-за стола Уотсон и подошел к другу. — Что теперь будет с вами?

— Я не знаю, не знаю... Это именно то, чего добивался Джозеф Блэк. Сначала «обратить» меня, ну а когда оказалось, что я слишком силен как вампир, а тогда я действительно был силен, чертова замена крови еще не выхолостила из меня всю магию, он попытался подчинить меня таким вод способом.

— И проиграл.

— Он действовал не хитростью, а силой. Думал, сумеет заставить меня, но не вышло. Мисс Морт оказалась куда хитрее и предприимчивей. И я не знаю, как это отразится на мне, Уотсон. Физические изменения уже налицо — линия любовников: сама магия делает обращенных ею более привлекательными. Но не это главное. Церемония подчинения не зря названа таковой. Пока я чувствую себя прежним, немного более уверенным в себе, немного более сильным. Но это лишь иллюзия.

Он склонил голову, опираясь руками на подоконник. Уотсон нерешительно обнял его за плечи — никогда он еще не видел друга таким подавленным.

— Холмс, еще рано сдаваться.

— Серым шах, мой друг, партия почти проиграна.

— Но не мат. Не смейте унывать. Пока вы — это все еще вы. Возможно, завтра все изменится, но пока это не важно.

— А что же важно?

— Ее планы. Почему они так изменились? Еще два дня назад намеревалась вас убить, пусть и чужими руками, но уже вчера...

— А вчера поняла, что вампиров много. И убить любого из них — проще, чем меня. Вот только убить — мало, каждый год намеренно или по неосторожности люди убивают от трех до семи вампиров в год. Ей нужно политическое убийство, убийство из принципов. Обставить его несложно. Вот только убийство любого вампира будут расследовать и, попав в тупик, вызовут меня.

— А вам не составит трудности это преступление раскрыть...

— И тогда для нее все будет кончено.

— В борьбе за власть вампирам неоднократно приходилось уничтожать себе подобных. Но настолько просчитанных ходов ей не простят.

Друзья немого помолчали, глядя на суетливый вечер за окном. Уотсон не убирал рук с твердых плеч друга, а тот не пытался шагнуть в сторону, сбрасывая их.

— Каковы были ваши планы на этот вечер, мой друг? — спросил, по-прежнему не оборачиваясь, Холмс.

— Собственно, ничего особенного, ничего, что нельзя был бы перенести.

— Тогда как насчет оперы? Майкрофт вчера вручил мне билеты. И не забудьте прихватить с собой револьвер.


7.

Театр блистал, публика сверкала, Уотсон скучал.

— Почему вы сразу не сказали, что мы идем на «Дон Жуана», Холмс? Я вижу эти декорации уже в третий раз, и с тех пор они вовсе не стали интересней.

— Вы смотрите уже в третий раз, но так и не досмотрели до конца.

— Именно. Стоит ли вспоминать, благодаря кому сорвались предыдущих два? — Уотсон опустил театральный бинокль, закончив разглядывать сцену.

— Не стоит. Считайте это моим извинением, дорогой друг.

— Не похоже на извинение, — не скрывая подозрений в голосе, хмыкнул тот. — И мне придется слушать все тоже начало в третий раз за лето.

— Вам скучно, мой дорогой? — Его сосед придвинулся ближе и отобрал бинокль. — Позвольте вас повеселить. Думаю, это будет не так уж сложно: меньше внимания на сцену и больше — на публику, вот где разворачиваются поистине потрясающие драмы. С кого бы начать? Ну вот, хотя бы ложа напротив нашей. Видите даму в изумрудах? Это фальшивка.

— А выглядит как семейная реликвия.

— И было ею когда-то, пока ее супруг не спустил все камни на юных любовников, заменив стеклышками. Впрочем, работа весьма хороша, если б у меня была возможность рассмотреть поближе, я смог бы предположит, что за мастер ее сделал. И, кстати, видите юношу рядом с ней?

— Он очень привлекателен.

— О да. Его представляют как племянника, сына давно уехавшей в Америку сестры, и он уже больше года живет в ее доме. Однако самое интересное, что ее сестра так и не добралась до Америки, скончалась в пути, оставшись старой девой.

— Тогда кто же он?

— А он и есть любовник ее супруга.

Уотсон посмотрел недоверчиво.

— Она так любит мужа, что готова покрывать их?

— Она так любит его военную пенсию. Генералы, знаете ли, получают много больше простых военврачей.

— О, так это...

— Ш-ш... Но по секрету вам скажу, что совсем не удивлюсь, если однажды меня пригласят на осмотр трупа этого самого «племянника». Скорее всего, ему размозжат голову. Эта дама в молодости неплохо играла в крикет.

— Холмс, вы ужасны!

Тот посмотрел в ответ совершенно невинно и преувеличенно обиженно.

— Я ужасен? О, нет! Вы лучше взгляните на вон ту чудесную пару: «мадам» и ее спутница.

— Боже мой, до чего она бледна. И не похожа на проститутку.

— Она — еда. Когда теряешь в неделю по поллитра крови, а то и больше, — никакое усиленное питание не помогает. Они чахнут и угасают слишком быстро. Но на место каждой готов прибежать еще десяток. Разумеется, все из бедных районов.

— Их можно понять — красивая одежда, бесплатная еда, развлечения...

— Развлечения? О, нет, сюда ее привели на работу.

— Но постойте-ка, насколько я помню, запрещается кормиться где-то, помимо Большого Дома белой королевы.

— Официально — да, но есть те, кто предпочитает свою сущность не демонстрировать. Как, например, вон тот джентльмен.

Уотсон вгляделся в бледного мужчину в соседней ложе.

— Но ведь он входит в Парламент.

— Именно. А еще он стар, болен и богат. Был, по крайней мере, еще в прошлом месяце. Наследники уже облизывались и делили, что могли. И вдруг — «чудесное выздоровление».

— Вы полагаете...

— Полагать можно многое, но Майкрофту нужны доказательства.

— Так вот зачем мы здесь! — Уотсон вскочил. — И чего же мы ждем?

— Я полагал, вы наслаждаетесь великолепными голосами...

— А, бросьте, у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки. Идемте, ну же, Холмс!

[Syringa aka Day]

8.

Темными коридорами, едва освещенными редкими газовыми рожками, они шли через комнаты, набитые пыльной рухлядью, через баррикады из декораций.

— Изнанка всегда любопытней фасада, Уотсон. Я это понял еще ребенком, когда полез изучать лондонскую канализацию...

— Вы правда это сделали?

— О, лондонская канализация! Прекрасное воплощение инженерной мысли. Искушение было слишком велико. Мне тогда едва исполнилось одиннадцать, и я пробродил в ней почти двое суток.

— Заблудились?

— Что?! Нет! Как вам в голову могло такое прийти? Просто увлекся и не захотел вылезать.

— Заблудились, — уверенно усмехнулся Уотсон, не замечая недовольного бурчанья друга.

Они повернули еще раз и еще. Вошли в комнату и, закрыв за собой дверь, оказались в полной темноте.

— Нам сюда. Только тихо.

— Где мы?

— В гримерных. Большую залу когда-то разделили раздвижными панелями на комнатушки. Эта пустует, а вот в соседней...

Они осторожно пробирались между сваленным хламом, стараясь ничего случайно не задеть. Впрочем, сущность и того, и другого позволяла не только неплохо видеть в темноте, но и двигаться практически бесшумно. Единственное, чего опасался Уотсон — не сдержаться и чихнуть. Холмс чем-то шуршал под столом, тихо ругаясь и поднимая клубы пыли — хорошо ему, дышать не надо.

— Это должно быть где-то здесь, — бормотал он, вороша старое тряпье.

— Что вы ищете?

— Фотографический аппарат. Попросил знакомого занести и оставить его здесь.

— Вы хоть умеете им пользоваться?

— Ну, я видел, как это делают другие. Ничего сложного. А вот и он. Осталось только дождаться антракта. Владелица гримерки спустится переодеться, а следом за ней отправится лорд (ну, вы поняли, о ком я), чтобы перекусить. Как только они приступят, вы аккуратно отодвинете панель, а я сфотографирую.

— Полагаете, они будут спокойно ждать, пока вы их запечатлите?

— Вряд ли у них будет иной выход, Уотсон. Если вампир уже начал пить, то моментально втянуть клыки и не причинить при этом никому вреда у него не получится. К тому же, мы постараемся все сделать тихо. А после вспышки будет уже неважно.

— Интересно, вас самого когда-нибудь фотографировали?

— С моей профессией лучше иметь известное имя, чем известное лицо.

— Ну а в детстве? Уверен, уМайкрофта должна найтись хоть одна старая фотография, где вы были бы в платьице, с кудряшками и лупой. Надо бы выпросить.

— Зачем?

— Я буду носить ее у сердца.

— Но вы же не моя невеста.

— Я ближе, я...

— Ш-ш, тихо, идут.

Они приникли к щели между панелями — небольшая гримерка проглядывалась из нее почти вся. Кушетка, пара старых кресел, столик с бесчисленным множеством баночек и щеточек, да зеркало в полный рост.

Дверь открылась, и вошла пышная дама в сценическом костюме, угадать возраст которой за толстым слоем грима было невозможно. Едва она успела расположиться перед столиком, как без стука дверь открылась вновь и порог переступил тот самый джентльмен, фамилию которого Холмс предпочел вслух не произносить.

Актриса метнула на вошедшего острый взгляд, однако промолчала и пудрить лицо не перестала. Мужчина присел на кушетку, немного помялся, но все же первым прервал затянувшуюся паузу:

— Прекрасная моя...

— Я просила! — нервно прервала его дама, — я просила вас не приходить между актами! Я просила, но что вам мои просьбы!

— Вы были так обворожительны на сцене, так пронзительно прекрасны... — слащаво улыбнулся тот.

— Эти оправдания уже я слышала, и больше в них не верю!

— Я просто не смог удержаться...

— Как, скажите на милость, как мне в следующем акте петь! В прошлый раз я еле довела партию, что будет в этот! Ах, просила же, просила я вас подождать!

— Но каждая минута промедленья мучительна для меня, дорогая, вы же знаете это!

— Ах, бросьте!

— Тем более, я так, так спешил, — будто вспомнив о чем-то, зачастил мужчина. — Я спешил вручить вам... вручить нечто достойное вашей красоты... — он стал шарить по карманам. — Вашей красоты и вашего таланта... вот, взгляните, — он вынул из внутреннего кармана смокинга небольшой бархатный мешочек, но не протянул его, а положил рядом с собой на кушетку, будто приманивая. — Взгляните, уверен, вам понравится.

Женщина, бросив пуховку, метнулась к кушетке, присев, схватила мешочек и, развязав тесемки, высыпала что-то себе на ладонь.

Уотсон почувствовал, как, пытаясь рассмотреть все подробности, друг приник ближе, положил руку ему на пояс, а голову на плечо.

— Навалитесь чуть сильнее, — предупреждающе шепнул ему Уотсон, — и мы вывалимся прямо к ним под ноги.

— Бросьте, ничего не случится, — Холмс медленно втянул в себя воздух и спустя мгновение едва слышно пробормотал: — Как хорошо вы пахнете сегодня...

— Это мой новый одеколон.

— Нет, ваш одеколон — редкостная дрянь, но вот ваш запах... так чарующ... так притягателен...

— О боже, это что, заразно? Хватит меня обнюхивать, Холмс! Прекратите! Птичка в клетке!

— Что?

— Актриса на кушетке! Ну же, Холмс, сосредоточьтесь! И приготовьте аппарат. Хотя погодите... Что они делают?

— Что? Что? Ну дайте же посмотреть... О, теперь понятно, почему у нее не было следов от укусов ни на шее, ни на руках.

— Он питается от бедренной артерии.

— Верно, но фотографировать это бесполезно: задранными ножками и юбками без панталон уже давно никого не удивишь.

Уотсон задвигался, отстраняясь от щели. Из комнаты доносились тихие хлюпающие звуки, а также едва слышные ахи и стоны.

— Слышите, Уотсон? Дама уже явно не против. Ей не больно и не страшно. Так затуманивать мозг и соблазнять могут только вампиры линии Аннабель Морт. Бесспорно, именно Аннабель-Морт обратила этого бедного страдальца, находившегося на пороге смерти — нарушив тем самым один из основных пунктов договора Морт-Глэдстоун.

— Да, кстати, о Глэдстоуне. Мне еще нужно прогулять собаку.

— Погодите, мне пришло в голову, что есть еще один момент, вполне достойный увековеченья — когда он только поднимет голову. Настолько молодой вампир просто не сумеет быстро спрятать клыки — их будет видно. Надо лишь еще немного подождать.

— Сколько именно?

— Минут пять, я полагаю. Обычно процесс занимает чуть больше времени, но дама подобной комплекции просто обязана отличаться полнокровием.

И он оказался прав. Спустя всего несколько минут характер звуков явно поменялся, и Холмс дернул друга за рукав:

— Приготовьтесь... Три, два...

Уотсон поднатужился и сдвинул панель. В то же мгновение его ослепила вспышка фотоаппарата, особенно яркая для его глаз, привыкших к темноте. В комнате кто-то вскрикнул, и через секунду женский голос завопил «О боже, что вы наделали! О боже!» Оглушенный почти в той же мере, что и ослепленный, Уотсон следом за другом вывалился в комнату, тряся головой. И огляделся.

Новоявленный вампир, очевидно, также ослепленный вспышкой, метался вокруг кушетки. Дама на ней пыталась вырвать из его рук свои панталоны, молясь, богохульствуя и обвиняя его во всех смертных грехах. На двух невесть откуда появившихся посреди гримерки неизвестных мужчин никто и внимания поначалу не обратил, пока Уотсон, отпихнув по пути представителя Парламента, не подошел к кушетке. Со словами «Спокойно, мадам, я — врач» он снова задрал ее юбки и, чертыхнувшись, схватил со спинки кресла полотенце.

— Холмс, у нее порвана бедренная артерия.

— Весьма распространенный случай среди новичков. Именно поэтому они должны питаться исключительно под присмотром.

— Мне нужен медицинский чемоданчик. Или хотя бы иголка с ниткой. Не дергайтесь, мадам, здесь всего пара стежков, но без них вы истечете кровью.

— Я — мисс!

— Все равно истечете. Холмс, проявите свою дедукцию и найдите мне врача — среди всей той толпы, что шаталась в фойе, должен быть хоть один.

— А нельзя ли просто покрепче ей перебинтовать ногу? Боюсь, именно сейчас поиски будут затруднительны.

Напряженный голос друга, непривычно протянувший гласные, заставил Уотсона резко обернуться. В дверях стоял юноша, за отодвинутой панелью — еще один. И поскольку его острый тигриный слух по-прежнему улавливал биение только двух сердец — своего и этой «мисс» — нетрудно было прийти к выводу об их неживом состоянии. Стоявший в дверях посторонился, пропуская засуетившегося джентльмена, бормотавшего что-то про конец антракта, но Уотсон понимал: вряд ли их выпустят так просто.

Обычно физические силы вампиров примерно равны. Сравнивать вампира и оборотня непросто, однако Уотсон был уверен, что по крайней мере с одним справится. А вот Холмс, десять лет отказывающийся от нормальной еды, значительно ослаб. Да и он сам не мог вот так просто превратиться в зверя, не опасаясь раскрыть свою тайну. К тому же...

— Вот вам и ответ на вопрос, который я задавал Майкрофту. Бесспорно, Аннабель Морт пригласила наемников из других линий — и они перед нами.

К тому же его не оставляло ощущение, что Холмс эту встречу не просто ожидал, но и тщательно спланировал. Не предупредив его, разумеется, но когда это он предупреждал?

Увидев знакомые хитрые искорки в глазах друга, Уотсон убедился в своих подозрениях.

— Сопротивление бесполезно, Уотсон, — продолжал тот. — Вампиры-воины, профессионалы в своем деле, не так ли, господа?

Те синхронно кивнули.

— Вы готовы идти? — спросил стоявший в дверях, даже не пытаясь придать голосу хоть сколько-нибудь жизни.

— Одну минуту, мой друг оказывает помощь этой весьма беспокойной мисс, так вовремя потерявшей сознание.

— Нет, нам было сказано — только вы.

— Может, все же останемся и досмотрим «Дон Жуана», Холмс? — откликнулся Уотсон. Его трость лежала совсем рядом, и скрытый в ней клинок еще ни разу его не подводил.

— Вы слышали его, господа. Мой друг, должен вас предупредить, обладает диким нравом и, к тому же, любитель подраться. Поэтому, если вы действительно хотите все обставить тихо, полагаю, вам придется согласиться с его компанией.

Вампиры переглянулись и кивнули.

— Наложите жгут, а дальше о ней позаботятся. И идемте.

[Syringa aka Day]

9.

Двое джентльменов на неспешной ночной прогулке.

Уотсон шел помахивая тростью и улыбаясь в усы. Бывший военный, он всегда предпочитал открытые встречи с противником тем сложным махинациям, которые так любил разгадывать Холмс. Револьвер оттягивал карман, трость удобно лежала в руке, ну а на крайний случай он всегда может «обернуться» — и вряд ли найдется вампир, способный одолеть бенгальского тигра.

Холмс шел рядом, шаг в шаг. Он казался спокойным и расслабленным, однако Уотсон чувствовал его скрытое напряжение, потаенную ярость и еще что-то, более глубокое и сильное.

Их провожатые шли следом — не настойчивое, почти незаметное, но неизменное присутствие. Уотсон был уверен: стоит им попытаться повернуть не в ту сторону, как вампиры тут же обнаружатся на их пути.

Большой Дом был известным местом в городе. Здесь можно было встретить студента и пэра, гувернантку и ее хозяйку, ведь не имело значения, кто ты, если ты готов танцевать, смеяться, пить вино и открывать вену для жаждущих хозяев вечера.

Дом больше походил на замок. Темно-серый камень высоко взвивался вверх, окруженный глубоки рвом, стрельчатые окна с затемненным стеклом почти не пропускали света сотен газовых светильников, лишь искаженные тени скользили по плотным портьерам.

При входе на мост через ров их встретил лакей в белой ливрее, протянул черные бархатные маски:

— Политика заведения, господа, предполагает анонимность. В черных масках — гости, хозяева — в белых. Без масок только обслуживающий персонал. Мы настоятельно советуем вам не снимать маску и не просить других о подобной услуге. Есть ли при вас кресты, святая вода или что-либо иное, способное причинить вред хозяевам?

Друзья переглянулись и одновременно усмехнулись.

— Нет, — ответил за двоих Холмс, надевая маску.

— Господа, я прошу вас сдать оружие. Оно будет возращено вам по уходу.

— Я безоружен. Уотсон, отдайте молодому человеку револьвер, — тот молча вынул оружие и протянул лакею.

— И трость.

— Он был ранен, защищая интересы нашей великой державы, — прекрасно разыграл возмущение Холмс. — Не слишком уважительно с вашей стороны напоминать ему об увечье!

Уотсон тихо фыркнул и, состроив самое печальное выражение лица, которое только смог, прошел пару шагов, усиленно хромая. Их больше не останавливали.

Стоило пересечь мост и войти в широкие кованые ворота, как атмосфера не проходящего праздника подхватила, закружила, повлекла за собой. Оркестр играл вальс, пары кружились в едином ритме. Звенели женские голоса, низко гудели мужские. Карточные столы под открытым небом освещались лишь газовыми фонарями, отбрасывающими тени на зеленое сукно. Чуть в стороне — бильярдный стол, еще дальше — затейливо выкованные скамьи, в самой глубине — беседки, увитые плющом и диким виноградом, полные вздохов и чуть слышного шепота. И маски, маски, маски мелькали так быстро, будто на весь сад кто-то набросил накидку Домино. Черная, белая, черная, черная, белая, черная...

— Хоть одно нормальное лицо, — фыркнул детектив, подхватывая стакан с шампанским с подноса официанта.

— Холмс, я думал, вы зареклись пить что-либо из спиртного. Особенно из того, до которого могли дотянуться длинные ручки хозяйки этого вечера.

— Это для маскировки. Посмотрите, вокруг Уотсон, что вы можете сказать об этом празднике жизни?

— Здесь ярко, красиво и... легко затеряться.

— О да, пути отступления очевидны. Но я имел ввиду другое. Если провести мысленный эксперимент и убрать всю эту мишуру и блеск, то что останется, Уотсон?

— Не могу понять, к чему вы клоните.

— Останется страх, Уотсон. Страх, въевшийся настолько плотно, что стал... частью традиций. Посмотрите вокруг — это классика жизни вампиров, такой же она была и сто, и триста лет назад. Такой же будет и еще лет через триста. Какие бы права ни дали нежити, она все равно будет всегда бояться живых, всегда прятаться. Могу поспорить, обитатели этого дома все также спят в своих милых гробах из дорогого дерева где-нибудь в секретных глубоких подвалах...

— Мистер Холмс, — прервал его вампир из их сопровождения, — доктор Уотсон, если вы достаточно осмотрелись, прошу за мной. Мисс Морт вас ждет.

По неприметной лестнице, скрытой кустами сирени, оставив в стороне шум и яркие огни, они поднялись на второй этаж и, войдя через балконные двери, оказались в длинной галерее.

У распахнутого окна в окружении десятков высоких напольных канделябров сидела фигура в белом. Чем ближе они подходили, тем больше щемило сердце Уотсона от этой неземной красоты. Он почти бездумно смотрел на переплетение черных кос под белой фатой, на то, как тонкая рука вспархивает над вышивкой, пронзая ткань тонкой золотой иглой, на изящную головку на нежной шее, на старинное белое кружево, прикрывающее хрупкие ключицы, на атласный башмачок, чей кончик выглядывал из-под пышной юбки...

...на то, как каблук ботинка Холмса с силой наступает на его ногу, заставляя прийти в себя. Уотсон глубоко вздохнул и зажмурился, подавляя порыв встряхнуться, словно собака, только вылезшая из воды. Снова взглянув на девушку, он радостно заметил, что морок спал: она казалась, безусловно, прекрасной, однако желания преклонить колени и испросить позволения отдать жизнь за ее прекрасную улыбку больше не возникало.

— Рада приветствовать вас, господа, в стенах нашего Дома, — мягко прозвучал ее голос с чуть заметным акцентом.

— Бросьте, мисс Морт, вы не больше рады нас приветствовать, чем мы — вас видеть. Однако, по какой-то причине, ваше желание лицезреть нас, а скорее всего, да простит меня доктор Уотсон, именно меня, оказалось достаточно сильно, что вы решили сразу воспользоваться помощью своих новых солдат. Хотя, право, достаточно было прислать приглашение.

Беззаботный девичий смех вспорол воздух.

— О, мистер Холмс, как вы заблуждаетесь! Как сильно вы заблуждаетесь. Ведь это вы всегда избегали нашего общества, оставляя без внимания все мои попытки найти с вами общий язык.

— Если вы под «попытками» подразумеваете ту девушку, что однажды по «пробуждении» я нашел в свой спальне... готовую к... употреблению, то должен заметить, что рыжие худышки совсем не в моем вкусе.

— О, это я уже поняла, — она метнула веселый и двусмысленный взгляд на Уотсона. — Однако сомневаюсь, что это взаимно. Люди... они так порабощены собственными представлениями о правильном и неправильном, что порой просто не видят дальше своего носа, верно?

— Что же касается остальных ваших попыток сближения, то чем дальше, тем более грубые ошибки вы совершали. Право же, подговаривать юного мальчишку на убийство, пусть и кого-то вроде меня, было не самым умным поступком.

Девушка улыбнулась и небрежно воткнула иглу в полотно, откладывая работу.

— Юные души, такие наивные, так легко все прощают, так хотят стать особенными... Кстати, вы разве не встретили его в саду? Мне говорили, он хорошо проводит время. Такой чистый, простодушный и... сладкий.

Уотсон сжал губы, нахмурившись. Юноша успел ему понравиться, хотя и не отличался ни умом, ни силой характера. Однако намек Аннабель Морт невозможно было не понять.

— Ну, это не на долго, не так ли? — Холмс присел на подоконник, все так же крутя в руках бокал с шампанским. — Скоро от него останется лишь бледная тень. И только чудо поможет ему пережить зиму.

— Это верно, — пожав плечами, согласилась девушка. — Но людей так много, а нас так мало. А почему нас так мало, если живем мы вечно? — наивно распахнув глаза, спросила она и встала. — А может быть, потому, что один из нас, возомнив себя кем-то другим, кем-то более... правильным и честным... решил этот вопрос за нас. Кто-то через своего занудливого брата подал «замечательную» мысль ограничить перерождение одним днем в году, пятью существами в год! — почти прошипела она, и на какое-то мгновение Уотсону показалось, что под тонкой кожей острее проступили кости, очерчивая череп.

— Этого достаточно для того, чтобы сохранить вашу линию, мисс Морт. А чего еще может желать беженка, которая в свое время очень своевременно скрылась во Франции, чтобы потом объявиться вновь — на пустой территории, которую ни с кем не надо делить. Вы ведь знали, что готовится Инферно. Но решили никого не предупреждать. Узнать планы и дату вы могли разными способами. Но как вам удалось так удачно определить место, где лучше всего схорониться на время Великого очищения? Все вовремя сбежавшие и потому уцелевшие поцелуи однозначно выбрали Францию. А это значит, они точно знали, что там гонений не будет, а точно знать они могли лишь в том случае, если сами и стояли за всем этим... спектаклем.

— А вы действительно умны, — восхищенно улыбнулась девушка.

— Но зачем?

— Бросьте, это очевидно. Нас стало слишком много. Добровольной еды не хватало. Насилие вызвало ответное насилие. У нас не было никаких прав, нас не ценили. Конечно, существовал большой риск, тяжело было все бросить и уехать, зная, что вскоре придется начинать все сначала. Когда появился Джозеф Блэк, я поначалу запаниковала. Не для того я почти век ждала, пока улягутся страсти, чтоб какой-то выскочка занял мое место в последний момент. Но вы весьма ловко с ним справились. Не только с ним, но и со всем его поцелуем. Скажите, каково это было — отрубать ему голову, вскрывать грудную клетку и вырезать сердце, точно зная, что благодаря этим действиям ни один из его вампиров больше никогда не «проснется»?

Холмс лишь пожал плечами:

— Чего вы от меня ждете? Слов раскаяния? Они все, каждый из них, были теми еще ублюдками. По ним и так осиновый кол плакал, смею надеяться, что просто решил этот вопрос быстрее и проще.

Аннабель Морт сделала еще несколько шагов вперед, аккуратно обходя канделябры, и застыла напротив детектива, глядя ему в глаза. Они могли бы услышать дыхание друг друга, если б хотя бы один из них дышал, они могли бы услышать стук сердца, если б хотя бы у одного из них оно билось.

[Syringa aka Day]

Но во всей галерее жило, дышало и страдало лишь одно существо — с горячей тоской Уотсон вглядывался в лицо друга, все больше пугаясь тому, что видел. Острый пристальный взгляд, чуть расслабленные губы, одинаково готовые и к жестокой насмешке, и к ласковой улыбке, поза ленивая, но настороженная. Это все было ему знакомо слишком хорошо.

— Вот, — прошептала девушка, глядя на Холмса с жаждой и восхищением. — Вот за что я сразу оценила вас. Сочетание ума и привычки добиваться своей цели любой ценой.

— «Любая цена» хороша, только если ее платишь не ты.

— Да ладно вам все об одном. Быть неживым куда как веселее, и вы бы это поняли уже давно, если бы не те ужасные глупые ограничения, которые вы, словно епитимью, сами на себя наложили. Но скоро все изменится, мой хороший, — она шептала нежно, тонкими пальчиками гладя Холмса по щеке. — Теперь все изменится. Конечно, ты будешь сердиться на меня поначалу, но это быстро пройдет. Ты слишком разумен для того, чтобы долго злиться на меня за, то, что было сделано тебе во благо...

— Мне во благо... — завороженно повторил Холмс.

— Конечно... ведь это так важно — иметь рядом кого-то, кто понимает тебя, кто чувствует тебя, как себя... кого-то, способного разделить с тобой тяжесть ответственности, тяжесть принятия решений...

— Принимать решения за меня... — глухо прошептал Холмс.

— Да... — ласково подтвердила она.

— Никогда не нуждался в этом, — абсолютно нормальным голосом возразил Холмс и усмехнулся в красивое растерянное лицо. — Боюсь, мисс Морт, мы не договоримся.

— Что?!

— Идемте, Уотсон, наш визит окончен.

Тот нерешительно кивнул и вздрогнул от пронзительного визга:

— Вы не уйдете никуда, пока не отпущу вас я, — прекрасная девушка в момент куда-то исчезла, оставив лишь озлобленную фурию. И сразу стало понятно, что ей давно уже не шестнадцать. — Не смейте поворачиваться ко мне спиной. — Злобный шепот наполнил галерею, свечи вспыхнули и погасли. В темноте черным светом мерцали лишь глаза разгневанного неживого существа.

Внезапно что-то переменилось, воздух стал тяжел и неприятен, Уотсон почувствовал, как у внутреннего зверя дыбом встала шерсть и он заоглядывался, выискивая опасность. Однако она была ощущаема, но нематериальна. Магия многовекового вампира схватила клешнями его горло, перекрывая дыхание, зверь заметался, прося выпустить, дать им обоим шанс на спасение, и Уотсон напрягся, готовясь «обернуться», напряжение возросло и вдруг лопнуло — на плечо легла ладонь Холмса.

— Ты ничего не сделаешь с ним... Ты не причинишь ему вреда, — прошипел он, не убирая руки. — Ни ему, ни кому-либо другому, кто важен мне и дорог. Потому что если ты хотя бы попытаешься... если ты хотя бы задумаешься об этом, замечательная история о дне Инферно и твоей роли в нем будет опубликована во всех английских газетах. А если и этого будет недостаточно, то следом появится весьма развернутая и даже проиллюстрированная статья о том, как сильно ты «уважаешь» подписанный договор, незаконно «обращая» богатых старичков, восседающих в Парламенте. Первой статьи будет уже достаточно, чтобы Совет вампиров решил запереть тебя в нефритовом гробу до скончания времен мучиться от невыносимой жажды. А вторая лишит поддержки Великобритании, которая с удовольствием выдаст и тебя, и весь твой поцелуй любой попросившей о том стороне.

— Фотоаппарат! Они не забрали фотоаппарат! — сквозь зубы простонала Аннабель Морт, дрожа от едва сдерживаемой магии и ненависти.

— Нет, конечно! Они же из линии воинов, а не мыслителей! Им и в голову не пришло. Я уже не говорю о том, что наш разговор слышали не только мы, но и двое приятелей одного весьма находчивого, хоть и немного наивного, начинающего журналиста. Вы очень удачно выбрали место нашей встречи — прекрасный антураж, а уж какое эхо!

— Бокал с шампанским! — воскликнул Уотсон. — Вы привлекали их внимание к окну!

— Молодые люди не могли пойти сразу следом, это было слишком рискованно. А теперь позвольте откланяться, мисс Морт. Я искренне надеюсь никогда вас больше не увидеть. И предупредите свою охрану, чтобы они не пытались нас задержать.

Холмс резко развернулся и направился к выходу с галереи. Уотсон, постукивая тростью по каменному полу, старался от него не отстать. Они пересекли сад, в котором осталось лишь несколько гостей в черных масках, а «хозяев» и вовсе не было видно, прошли по мосту, задержавшись на секунду, чтобы отдать маски и получить обратно револьвер, и завернули в ближайший переулок, отгораживаясь от Большого Дома кирпичными стенами лондонских зданий.

Весь этот путь Холмс прошел в молчании, ни разу даже не обернувшись, и Уотсон, которого продолжало мучить любопытство, ибо многие вопросы все еще оставались без ответов, открыл было рот... как вдруг Холмс резко развернулся и, схватив его за обшлага вечернего смокинга, прижал к грязной стене.

— Какого черта? — возмутился Уотсон.

— Какого черта?! Какого черта?!! — зарычал ему в лицо Холмс. — Это вы мне объясните, какого черта! Как я смог оказаться сильнее ее, попробовав лишь каплю, и то не человеческой крови? Как я смог вытащить вас из-под удара, если между нами нет магической связи? Как?! И почему, черт вас возьми, вы были вечером в зверином обличье, хотя необходимости для этого в общем-то не было?

— В шкуре, знаете ли, на кафеле лежать и теплее и мягче, — отшутился Уотсон.

— Не смейте мне врать! — закричал Холмс, дергая его за обшлага и вновь ударяя о стену. Его глаза светились яростью и болью. — Не смейте!

Где-то над их головами распахнулось окно, хриплый голос выразился грубо, но по существу, и в шаге от них выплеснулось на брусчатку содержимое ночного горшка.

Уотсон закусил губу, отводя взгляд в сторону.

— Вы и так знаете ответ.

— Зачем... зачем вы это сделали? — простонал Холмс, прижимаясь лбом к его лбу.

— Вам становилось все хуже. Ванна не помогала. Вы бредили и изгибались так, будто вам ломают кости. И просили пить. Я не... я не мог просто смотреть, как вы погибаете.

— И вы меня напоили.

Уотсон судорожно сглотнул:

— Да.

— Своей кровью.

— Да.

— Это ужасно.

— Но почему? Вам требовалась помощь, а я был единственным, готовым ее оказать.

— Потому что... потому что, Уотсон, вы не... вы не еда, — мучительно выдавил Холмс.

— Я знаю, я знаю, дорогой мой. Вы для меня — тоже, — усмехнулся чуть скованно Уотсон.

— Не смейте смеяться над этим! О боже, я высосал из вас столько крови, что вам пришлось «обернуться», чтобы восстановиться побыстрей...

— Нет, я сделал это потому, что в шкуре на кафеле лежать действительно теплее и мягче, — он обхватил ладонями лицо Холмса, заставив его встретиться с ним глазами. — Все в порядке, мой друг, а если и изменилось что-то, то только в лучшую сторону.

— Что изменилось? — хриплым шепотом спросил тот, глядя с глубинной, давно сдерживаемой тоской.

— Вы знаете что, — мягко ответил Уотсон, легко целуя его в щеку там, где его кожи касались ледяные пальчики Аннабель Морт. — Идемте, мой друг, скоро рассвет.

— Ненавижу лето, — пробурчал Холмс, беря его под руку. — Ночи слишком короткие, а дни такие длинные.

На Бейкер-стрит они пришли, весело переругиваясь и подначивая друг друга, будто это была самая обычная ночь, которую двое приятелей провели с удовольствием и не без приключений.

— Вы можете даже не переодеваться, Холмс, — усмехнулся Уотсон, проходя за другом в спальню. — На вас и так наряд на выход. Хоть сейчас в гроб клади.

— Очень мило с вашей стороны заметить это, — хмыкнул Холмс, открывая потайную дверь, за которой прятался несгораемый шкаф высотой в человеческий рост. — Хм-м, не то чтобы я боялся бабайки под кроватью, Уотсон, но не побудете ли вы со мной, пока я не «засну»?

— С удовольствием, — улыбнулся тот, залезая в шкаф и становясь рядом.

Вампиры состояние «сна» переносили по-разному. Холмс коченел, а потому предпочитал спать стоя, пошутив как-то, что в случае, если до сейфа все же доберутся особо ушлые воришки, он даже в бессознательном состоянии сможет прибить того, кто откроет дверцу.

Вдвоем в шкафу, даже не запертом, они помещались с трудом, к тому же мешала внутренняя ручка, позволяющая Холмсу при необходимости запираться самостоятельно и открывать дверь по «пробуждении». Уотсон обхватил торс друга руками, разрешив ему устроить голову у себя на плече.

— Засыпайте, мой дорогой, — едва слышно прошептал он, и добавил, будто угадав все потаенные страхи: — и не волнуйтесь, сегодня будет новый вечер, и я буду вас ждать.

[Syringa aka Day]

Эпилог

Несмотря на то что отдых после всех ночных и дневных забот оказался безбожно коротким, я все же чувствовал себя замечательно. Три часа сна взбодрили меня и настроили зверя на более мирный лад.

Набросив поверх пижамы все тот же серый халат Холмса, я спустился в гостиную. До пробуждения моего соседа оставалось еще минут сорок, а вот ужин, накрытый, как обычно, на двоих, уже ждал меня на столе. Нос безошибочно определил запах мяса и картофеля. Миссис Хадсон сегодня расстаралась на славу.

Перекусив, я пересел в любимое кресло у окна, решив было убить время за газетой, пока лучей гаснущего солнца было достаточно, чтобы разобрать буквы, однако взгляд мой обратился на шахматную доску. Забыв про газету, я изучил партию еще раз. Чего-то не хватало. Пошарив под креслом, я нашел еще одну гирьку, уроненную пару дней назад, и поставил ее рядом с гирькой-Холмсом. Последним я шагнул вперед, съедая вышедшую вперед белую пешку — члена Парламента — и ставя шах белому королю. Вторая гирька тут же встала рядом, прикрывая первую от удара королевы и находясь при этом под ее же защитой.

— Отличная связка, — сказал у меня над ухом Холмс, подойдя, как всегда, неслышно. — Серые ставят шах.

— Шах — еще не мат, — возразил я, чувствуя, как напряжение меня отпускает.

— Связка, мой друг, на то и связка, им никуда не деться от серых... А вы по-прежнему чарующе пахнете.

— Вы просто голодны, — не смог не поддеть его я.

На секунду на его лице промелькнула растерянность:

— Я вовсе не собирался настаивать...

— Ох, бросьте, — откинув в сторону газету, я схватил его за холодное запястье и отвел в его же спальню. Право, кормить вампира в ванне было ужасно неудобно, и на этот раз я предпочел расположиться с куда большим комфортом.

Холмс, в своем шикарном костюме, прилег на покрывало рядом и зарылся носом в воротник халата. Хотя вообще-то это был халат Холмса, я уже давно считал его своим. Через несколько мгновений я почувствовал прикосновение прохладных губ к шее, влажный язык принялся вылизывать кожу именно там, где скоро ее пронзят острые клыки. Руки Холмса, поначалу лишь слегка придерживающие меня за плечи, пробрались под халат, неуверенно поглаживая.

Я и не возражал, как я мог возражать?

На мгновение оторвавшись от моей шеи, Холмс рассмеялся мне на ухо:

— Ты что, мурлычешь?

Я мягко рассмеялся в ответ. Мне было хорошо и спокойно.

Мой тигр нежился под лаской, вспоминая далекое детство, которого у него на самом деле не было, теплый и шершавый язык матери. Я млел под руками Холмса и думал о том, что у меня был насыщенный день, и что «проснувшаяся» сегодня вечером Аннабель Морт первым делом, открыв глаза, увидела атласную обивку своего дорогого гроба, разодранную огромной лапой тигра.



Словарик

Вампиры — ожившие мертвецы, теоретически бессмертные. Вампиром человек становится после трех укусов одного и того же вампира, нанесенных с определенным интервалом.

Для хорошего "самочувствия" вампир должен ежедневно питаться человеческой кровью, консервированная кровь, кровь животных и кровезаменители не годятся. Кровь сверхчеловеческих существ (оборотней, некромантов) насыщает вампира сильнее, чем кровь обычных людей.

Вампиры обладают сверхчеловеческой силой и быстротой, могут затуманивать сознание человеку, гипнотизировать. Ментальные и прочие вампирские способности увеличиваются с возрастом, но зависят еще и от индивидуальных особенностей (см. Мастер вампиров). Слабые вампиры не способны поддерживать свою «жизнь» без энергетической подпитки от своего мастера или мастера города.

Зверь — обобщенное понятие, используемое ликантропами для характеристики своей животной составляющей. Статус ликантропа в группе во многом определяется его умением управлять своим зверем. Новичкам-ликантропам требуется период обучения; помощь в этом нередко предоставляют «старшие» оборотни.

Инферно (День Очищения) — крупномасштабная акция церкви и светских властей Западной Европы против вампиров. Состоялась, видимо, в конце XVIII века. За один день сожгли всех вампиров и сочувствующих вампирам, кого удалось поймать. Погибло множество невинных людей, но и популяция вампиров сильно уменьшилась. Инферно не затронуло Францию.

Источник (Sourdre de sang) — основатель линии вампиров (см. Линия крови). Имеет власть над любым вампиром, ведущим от него свое происхождение. В случае гибели источника произошедшие от него вампиры погибают. Только если кто-то из потомков достаточно силен, чтобы самому стать источником, он и произошедшие от него вампиры выживут.

Линия крови — потомки (сколь угодно дальние) того или иного мастера вампиров (источника), обычно наследующие часть способностей своего мастера. По линии крови передается власть сексуального соблазна (линия Аннабель Морт)

Мастер вампиров — вампир, обладающий особыми силами. Он может поддерживать свое существование без помощи своего создателя, а также творить новых вампиров своей властью (а не властью своего мастера). Другие способности индивидуальны или определяются происхождением вампира от той или иной линии крови. Нередко вампир-мастер может «призывать» животных одного или нескольких видов — например, Падме, мастер зверей.

Неизвестно, как вампир приобретает способности мастера, — известно только, что вампир должен обладать потенциалом мастера от момента своего "рождения". Потенциал реализуется в разные сроки (от десятков до сотен лет), но если до трехсот лет он не проявился, то вампир почти наверняка мастером не станет.

Мастер города (Принц города) — вампир, которому подчиняются вампиры определенной территории, в настоящее время почти всегда именно города (поскольку вампиры предпочитают обитать в городах). Мастера и подчиненных вампиров соединяет метафизическая связь; мастер поддерживает слабых вампиров, в то же время он получает дополнительную силу от всех своих подчиненных.

«Поцелуй вампиров» — группа вампиров — созданий одного мастера, охотящаяся вместе.

Оборотень — человек, способный принимать животную форму. Оборотни обладают сверхчеловеческой быстротой, силой и выносливостью; убивают оборотня либо очень серьезные раны (в сердце и в голову), либо раны, нанесенные серебряным оружием. На серебро у оборотней аллергия. Оборотнем можно стать в результате проклятия, а также заразившись ликантропией. Иногда способности оборотня могут наследоваться.

Совет — верховный орган власти вампиров.

[dark_seven]

как же мне не хватает смайлика "клянусь в вечной любви к автору!!!" прекрасный кроссовер, очень гармоничный и прекрасно передающий настроение обоих канонов

[vposipova]

Замечательно получилось! Люблю Лорел Гамильтон, особенно начало серии про Аниту, спасибо P.s. из мира фейри тоже было бы интересно что-нибудь почитать. Для Шерлока мир Аниты прекрасно подошел

[Syringa aka Day]

dark_seven, автор готов в ответ признаться в любви к столь внимательному и чуткому читателю - ваши комментарии неизменно доставляют мне радость
vposipova, спасибо, от человека, знающего и любящего оба канона получить такой комплимент особенно приятно ))